Только знаешь, сестра, быть может, надо было ему позволить завершить начатое. Умри я тогда, в неге и спокойствии, под мягкой шелковой подушкой, так бы и не узнал никогда, что это такое — потерпеть крах, потому что ты — один, и никто тебя не поддержит.

Ты нужна мне, Вероника. Сейчас — больше, чем когда-либо в жизни. Ты ведь знаешь, чего я хочу больше всего на свете. Чего ты боишься? Что я погибну на этом пути? Погибну без тебя, но если ты со мной, мне нечего бояться. А там, в том месте, что ты называешь домом, я умру наверняка, потому что там нет моей жизни.

Думала, все, что я делаю — бунт подростка, которого не любит отец? Да пропади она пропадом, эта груда радиоактивных отходов, кошмар практикующего дозиметра! Я просто хочу вернуть солнце, сделать что-то, что не стыдно будет назвать делом всей жизни. А может, и отдать жизнь за это. Свою, твою и Николаса, если потребуется. И если тебе кажется, что ты нашла нашим жизням лучшее применение — я сдаюсь. Забудь все, что я говорил. Нет, не будет самоубийства, не будет больше никаких сюрпризов. Ты получишь брата, о котором, должно быть, мечтала всегда. Я вверяюсь тебе.

Но прежде чем принять решение, Вероника, знай: я на самом деле тебя люблю. Нет и не может быть для меня человека роднее и дороже. Прости, что редко говорил об этом, если говорил вообще. Прости — и прощай, потому что я теперь стану другим. Ради тебя я буду шелковым — как та подушка. Если таково твое желание. Никто больше не назовет тебя старой, жирной или уродливой. Надеюсь, что ты… будешь… счастлива…

* * *

Экран радара заволокло красной пеленой в третий раз. Танки обгоняли, смыкали кольцо. Я гнал броневик вслепую, выжимая все возможное из его движка, но если бы кто спросил, зачем — я бы не ответил. Все еще тикал таймер, все еще продолжалась гонка, хотя соревноваться больше не с кем.

Раздались глухие удары взрывов. Нас покачивало. Несколько танков исчезло с радара. Кто бы там ни был, за штурвалом самолета, он явно в конец растерялся и принялся лупить по максимальному скоплению противника.

Я посмотрел на Франциско — кажется, перед гонкой он еще не был таким седым? Покосился на Джеронимо. Непривычно молчаливый, он сидел, сжимая бесполезный микрофон рации. Пустой взгляд стеклянных глаз.

На кого я не решался обернуться — так это на Веронику. Но мягкое жужжание велотренажера все еще почему-то давало надежду, вселяло веру… Пока не прекратилось.

— Джеронимо, — тихо сказала она. — Все…

До конца гонки оставалось пять секунд, и, закрыв глаза, я провалился так глубоко в себя, как не отваживался еще ни разу.

* * *

Длинный коридор с качающимися на проводах лампами. Мы идем к единственной двери. Слышу, как щелкает затвор. Вероника выдвигается вперед. Решительный взгляд, твердый шаг.

— У тебя две пули? — спрашиваю я.

— Сейчас узнаем.

Она не остановилась. Просто одновременно со следующим шагом вынесла пинком металлическую дверь вместе с рамой и кусками бетона. Вошла внутрь, и я увидел его.

Посреди крошечной комнаты сидел толстый бледный человек с засаленными волосами и заплывшими жиром маленькими глазками. В некогда белой майке заляпанной жиром и грязью, в широких семейных трусах, над которыми нависает складка живота. Он даже сейчас, глядя на нас с тупым испугом, продолжал что-то жрать, чавкая, запихивая в рот двумя руками… Я увидел это мельком, и в этот момент у меня в душе все перевернулось.

Мой эмоциональный двойник пожирал фотографию Джеронимо.

Вероника остановилась напротив него. Ствол пистолета нацелен в голову, до которой медленно доходило, что сейчас произойдет.

Он посмотрел на меня. Протянул трясущиеся грязные руки. А пистолет в руке Вероники не дрожал.

— Николас! — проговорил мой двойник, а изо рта его валились непережеванные куски.

Я мотнул головой.

— Ник? — спросила Вероника.

Я кивнул.

Выстрел, и кровавый фейерверк, окативший комнату. Обезглавленное тело повалилось на бок. Ствол пистолета чуть опустился и плюнул еще раз — свинцом, огнем и дымом.

Я закрыл глаза, а когда открыл их вновь, комната оказалась чистой. Вероника спрятала пистолет и присела на кровать рядом с мальчиком, который играл с расставленными на покрывале игрушками. Несколько танков, широким полукругом преследующих бронетранспортер.

Вероника улыбнулась мне.

— Я буду жить здесь, — сказала она. — Но мне понадобится комната побольше.

— Как скажешь, — шепнул я.

На звук моего голоса поднял задумчивый взгляд мальчишка. Тоже улыбнулся, махнул рукой.

— Смотри! — сказал он.

Взял бронетранспортер и закатил его на подушку.

— А теперь — вот так!

И он развернул игрушку, а когда убрал руку, БТР скатился вниз сам, врезавшись боком в танки.

— Да, — кивнул я малышу. — Так и надо. А что еще делать?

* * *

Эхолот замерцал, рельеф опять изменился. БТР карабкался на пригорок, который заканчивался обрывом в… Цифра казалась ненастоящей.

Четыре секунды до конца гонки показывал таймер, а мои внутренние часы показывали 23:59:56.

«Ты прыгал?» — донесся до меня сквозь время голос.

— Джеронимо, — полушепотом сказала, подходя к нам Вероника.

Лишенный генератора, бронетранспортер умирал. Застучал глохнущий мотор, начали гаснуть приборы, свет в салоне померк.

— А ну, держись! — прикрикнул я.

Когда ботинок ударил в педаль газа, раздался рев, не имеющий ничего общего с самым форсированным в мире дизельным движком. Сама машина радостно взвыла каждой молекулой своей могучей брони.

Свет вспыхнул так ярко, что я зажмурился и словно бы перестал существовать. Я слился в единое целое с бронетранспортером. Мое тело — его корпус, а мое лихорадочно бьющееся сердце заставляло его лететь вперед.

И я видел, видел! Словно через самый лучший в мире прибор ночного видения, изобретенный Джеронимо, я видел снежный пригорок, на который поднимался, видел обрыв, видел танковую дугу, несущуюся следом. Да чего там — я видел даже перепуганные радиоволны, летящие от одного из танков ко мне. Мог бы их прочитать и даже ответить, если бы захотел.

На скорости в двести километров в час БТР взобрался на вершину и, отдавшись инерции, выполнил разворот. Стальная туша взмыла в воздух, зависла на мгновение, готовая упасть в бездну.

23:59:59–00:00:00

Мир сдвинулся.

Пригорок подполз под брюхо машины, остановился. Четыре из шести могучих колес взорвали твердый наст снега, вгрызлись в него, бешено вращаясь, и втянули за собой задний мост. И бронетранспортер бросился в атаку.